Он вошел в меня медленно, с той самой болезненной нежностью, от которой перехватывает дыхание. Я вцепилась пальцами в простыню, стиснула зубы. «Дыши, — его голос был хриплым у самого уха. — Расслабься, я тебя».
Это было слишком. Невыносимо и пьяняще. Острое, жгучее чувство вторжения смешивалось с глубокой, влажной пульсацией внутри, там, где он трогал меня рукой спереди. Стыд обжигал щеки — я лежала, раскинувшись, открытая, позволившая это. Но стыд таял, растворяясь в нарастающей волне другого чувства.
«Больно?» — он замер, и в этой паузе было больше заботы, чем страсти.
Я лишь мотнула головой, не в силах вымолвить слово. «Нет… то есть да. Но не останавливайся». Голос прозвучал чужим, сдавленным желанием.
С каждым его плавным движением острая грань между болью и наслаждением стиралась. Напряжение в теле сменилось странной, непривычной полнотой. Он двигался глубже, и я ловила этот новый ритм, подстраиваясь под него бедрами. Боль отступала, оставляя после себя тлеющий жар, странное возбуждение от самой этой запретности, от этой покорности.
«Вот так, — прошептал он, и его губы коснулись моего плеча. — Видишь? Ты принимаешь меня. Всю».
И я чувствовала. Каждый сантиметр. Каждое биение его крови во мне. Это было вторжение, ставшее даром. Боль, превращающаяся в нечто большее, в полное, абсолютное обладание. Я зажмурилась, и по моим вискам застучало. Это было начало падения в какую-то новую, темную и сладкую бездну.