Его пальцы скользнули под мою юбку, грубо сжимая плоть бедра, пока поезд глухо стучал на стыках рельсов. Я прикусила губу, чтобы не стонать, уткнувшись лицом в запотевшее стекло. В купе было душно, пахло металлом и его одеколоном.
— Никто не войдет, — прошептал он губами в мое ухо, и по спине пробежала горячая дрожь. Его другая рука расстегнула пряжку ремня. Я чувствовала его вздувшуюся плоть сквозь тонкую ткань брюк у себя в спине — огромную, твердую, пугающую. Страх смешивался с липким, постыдным возбуждением, от которого ноги стали ватными.
— Я не… Там не будет… — я попыталась протестовать, но он уже надавил ладонью на низ моего живота, пригибая к столу.
— Будет, — его дыхание стало прерывистым. — Я тебя готовил весь вечер. Ты вся мокрая.
Он был прав. Стыд пылал на моих щеках, но внутри все сжалось в сладком, невыносимом ожидании. Кончик, толстый и упругий, уперся в запретное место. Я зажмурилась, вцепившись пальцами в край стола. Боль была острой, разрывающей, но за ней, с каждым сантиметром его медленного, неумолимого продвижения, накатывала волна такого животного удовольствия, что в горле сдавило спазм. Он вошел полностью. Я чувствовала себя распоротой, налитой им до предела.