Я никогда не думал, что моя тихая одержимость миссис Эвелин, моей бывшей учительницей литературы, выльется во что-то реальное. Она всегда была для меня воплощением строгой, недоступной элегантности, с седыми волосами, уложенными в безупречную пучок, и проницательным взглядом из-за очков в тонкой оправе. Но сейчас, в полумраке её гостиной, где пахло старыми книгами и дорогим коньяком, эта элегантность трещала по швам.
Её пальцы, обычно державшие указку, дрожали, расстегивая пуговицы моей рубашки. «Я знала, что ты вернешься, — прошептала она хрипло, и её губы обожгли мою шею. — Знаю этот голод во взгляде». Её признание, что она следила за мной все эти годы, что собирала мои статьи, смешало во мне стыд и порочное возбуждение. Это была та самая пожилых училок в анал рассказ, о которой я боялся даже мечтать, и она разворачивалась наяву.
Когда её платье упало на пол, открыв тело, которое время не сломило, а лишь отточило, я почувствовал, как всё внутри меня горячо сжалось. Она вела меня в спальню, и её власть была абсолютной. «Терпение, — сказала она, доставая флакон. — Здесь нужна смазка и… послушание». Её слова, звучавшие как урок, заставили меня содрогнуться от предвкушения. Я был её учеником вновь, но предмет был иной, гораздо более древний.
И когда её палец, щедро смазанный прохладным гелем, нашел мое запретное место, я вскрикнул. Боль и наслаждение сплелись в один вихрь. Она входила в меня медленно, неумолимо, и мир сузился до хриплого дыхания у моего уха и всепоглощающего чувства вторжения. Это был экстаз, выкованный из подчинения и доверия, чистый и шокирующий. Так начинался наш с ней тайный пожилых училок в анал рассказ, где каждый стон был признанием, а каждый толчок — стиранием границ между прошлым и настоящим.