Кожа до сих пор помнит его ладони — твердые, властные, оставляющие на бедрах отметины, которые я потом тайком рассматривала в зеркале. Это была не просто близость. Это была одна из тех историй жесткого анала, что начинаются с долгого, мучительного томления, с игры в гляделки, где в его взгляде читался приказ, а в моем — немое согласие.
Он ввел меня в эту игру постепенно, почти научно. Сначала пальцы, смазанные прохладным лубрикантом, потом игрушки, размер за размером, приучая мое тело к непривычному распиранию. Я лежала, закусив губу, и концентрировалась на волнах ощущений — от резкого дискомфорта до странного, глубокого удовлетворения. Он наблюдал за мной, изучая малейшую гримасу, и шептал: «Вся твоя дрожь — моя. И то, что будет дальше — тоже мое». Предвкушение сводило живот, от мысли о том, что скоро он займет это место целиком.
И когда этот вечер настал, когда он прижал меня к холодному стеклу окна, а за спиной пылал камин, я поняла — сейчас это случится. Настоящая, без скидок и нежностей, история жесткого анала. Он вошел не сразу, преодолевая сопротивление моего тела, и мир сузился до одной точки — жгучей, невероятной, разрывающей на части. Полнота была абсолютной, всепоглощающей. Каждый толчок был уроком, каждый стон — исповедью. Я стала сюжетом, плотью и кровью тех самых историй жесткого анала, что пишутся не словами, а судорожным дыханием в такт безумному, неостанавливаемому ритму.