Я сидел у её ног, притворяясь, что разглядываю узор на ковре, а сам ловил каждый шёпот. Бабушка Марфа, соседка, чей голос был похож на шелест сухих листьев, рассказывала что-то моей тёте. Говорили они вполголоса, за чаем на кухне, но дверь была приоткрыта.
«…а он ей тогда сказал: «Дура, не туда!» — прошипела Марфа, и в её старческом голосе вдруг прорвалась низкая, влажная нотка. — А она, понимаешь, не сопротивлялась. Наоборот. Подставилась. Говорила, что так… полнее».
Воздух в комнате стал густым и липким. Я чувствовал, как по спине бегут мурашки, а в животе завязывается тугой, постыдный узел возбуждения. Я вжался в кресло, стараясь скрыть непроизвольную реакцию тела под складками домашних штанов. Стыд прожигал щёки огнём, но я не мог пошевелиться, не мог уйти. Этот шёпот, эти грубые, не предназначенные для моих ушей подробности о «том самом», об анальном проникновении, выворачивали меня наизнанку. В ушах стучало. Я представлял себе незнакомые тела, чужие руки, этот запретный, «не туда» акт, и моё воображение, разогретое тайным подслушиванием, рисовало картины, от которых перехватывало дыхание.
«И что же?» — донесся сдавленный голос тёти. В нём слышалось не только любопытство, но и одобрительный, соучастный смешок.
Я зажмурился, ловя каждое слово. Моя рука сама, будто помимо воли, легла на живот, прижимаясь ладонью к напряжённой ткани. Я ненавидел себя в эту секунду. И не мог остановиться.