Она говорила об этом шепотом, заговорщицки, пока мы мыли посуду после воскресного ужина. Звон фарфора, запах влаги и ее голос, низкий и бархатистый, обволакивали меня.
«А знаешь, Лен, — начала она, вытирая блюдо, — с возрастом открываешь такие вещи…» Я замерла, чувствуя, как по спине пробежали мурашки. Она рассказывала не о себе, конечно, а о какой-то «подруге». Но детали были слишком живыми, слишком физиологичными. Про неожиданную остроту ощущений, про запретность, от которой кружится голова, про полную, абсолютную власть, которую ты отдаешь другому.
Я слушала, стараясь дышать ровно, и чувствовала странное тепло внизу живота. Ее слова, словно невидимые пальцы, ласкали меня там, где не следовало даже думать об этом. Я краснела, мне было стыдно — стыдно слушать, стыдно возбуждаться от рассказов свекрови. Но я не могла остановиться.
«Главное — доверие, — шептала она, будто посвящая в тайну. — И расслабиться. Тогда это… открытие».
Вечером, когда муж обнял меня сзади в постели, ее слова вспыхнули в сознании ярче, чем когда-либо. Его ладонь скользнула по моему бедру, и я непроизвольно вздрогнула, представив не его прикосновение, а ее описание — медленное, настойчивое, вторжение в самую сокровенную глубину. Стыд смешался с диким, пульсирующим любопытством. Я прижалась к нему, пряча пылающее лицо в подушку, уже зная, что завтра снова буду ждать этих шепотов на кухне.