Тишину в доме нарушал только мерный звук маминого дыхания. Я стоял на пороге её спальни, наблюдая, как лунный свет скользит по изгибу её бедра, выбившемуся из-под одеяла. В воздухе витал знакомый, успокаивающий запах её духов и сна. Но внутри меня всё сжималось от иного, тёмного и липкого волнения.
Она лежала на боку, повернувшись ко мне спиной, и край её шелковой ночнушки задрался, обнажив нижнюю часть спины и краешек белья. Мое сердце заколотилось, как пойманная птица. Я знал, что это неправильно, что это за гранью, но ноги сами понесли меня к кровати. Каждый шаг отдавался гулко в висках.
«Мама?» — тихо позвал я, больше для очистки совести. В ответ — лишь глубокий вдох. Рука, будто чужая, потянулась и легла на её тёплое бедро. Кожа под пальцами была невероятно мягкой. Адреналин ударил в голову, смешав страх, стыд и пьянящее возбуждение в один комок внизу живота. Я медленно, с замиранием сердца, приподнял край её тонких трусиков, обнажая полную, сонную ягодицу. Мой взгляд прилип к смутной, интимной щели между ними.
«Прости…» — прошептал я в тишину, уже не зная, к кому обращаюсь — к ней, к себе или ко всему миру. Пальцы дрожали, когда я намазал их своим смазким предвкушением, уже выступившим на головке. Прикосновение к её анальному отверстию было шоком — тёплому, бархатистому, совершенно беззащитному. Она кряхнула во сне, слегка подавшись вперёд, и это движение, это молчаливое разрешение из мира грёз, стало последней каплей. Осторожно, преодолевая сопротивление её сфинктера и собственной морали, я начал входить, тону в запретной, обжигающе тесной теплоте.