Его пальцы скользнули по моей спине, заставив меня вздрогнуть. Мы лежали в его кабинете после уроков, на узком диване, где пахло старой бумагой и его одеколоном.
— Ты уверена? — его голос был низким, губы касались мочки моего уха.
Я кивнула, не в силах вымолвить слово. Уверена? Нет. Но желание было сильнее страха. Жар от его тела, твердость, которую я чувствовала бедром, сводили с ума.
Он достал лубрикант, звук щелчка крышки прозвучал неприлично громко. Я зажмурилась, чувствуя, как холодная густая жидкость растекается в самом интимном, запретном месте. Его палец, осторожный и настойчивый, начал входить.
— Дыши, — прошептал он, и его преподавательский тон, звучащий сейчас, вызывал дикую смесь стыда и возбуждения.
Боль была острой, чужеродной. Я вскрикнула, впиваясь пальцами в дерматин дивана. Но затем, с каждым его плавным движением, боль стала отступать, уступая место новому, пугающему ощущению — наполненности, растяжению, которое зажигало внутри целый пожар. Стыд таял, растворяясь в нарастающей волне удовольствия, слишком интенсивного, почти невыносимого.
— Вот так, — его дыхание сбилось. — Ты принимаешь меня прекрасно.
И когда он заменил палец собой, медленно, давая привыкнуть, мир сузился до этого жгучего, тесного соединения. До хриплого шепота учителя и моего собственного прерывистого стона, заглушаемого скрипом старой мебели.