Тишину в гостиной нарушал только прерывистый стон из динамиков телевизора. Мы смотрели какой-то забытый боевик, но уже целый час я не видел ни одного кадра. Всё моё внимание было приковано к теплу его тела, прижатого ко мне от плеча до бедра на узком диване. Мы выпили, было тесно, и так получилось. Его рука лежала у меня на колене — случайно или нет, я боялся спросить.
«Ты… ты двигаешься», — его шёпот обжёг мне щёку. Я не осознавал, что медленно, почти незаметно, покачиваю бёдрами, теребя шов его джинсов своей промежностью. Я замер, охваченный волной жгучего стыда. «Прости, я…»
«Не останавливайся», — перебил он, и его пальцы вцепились мне в бедро, прижимая плотнее. Всё внутри меня оборвалось и взмыло. Больше не было слов. Только тяжёлое дыхание, скрежет молнии и жадные, неумелые руки, срывающие с нас всё лишнее. Когда мои пальцы нащупали его вход, он резко выдохнул мне в шею: «Давай, только давай…»
Я входил медленно, преодолевая тугое, обжигающее сопротивление. Его тело сомкнулось вокруг меня, невероятно тесное и влажное. Каждый сантиметр погружения отзывался в моём животе судорогой наслаждения. Он вскрикнул, коротко и сдавленно, и я почувствовал, как его спина выгнулась под моей ладонью. Стыд растворился в этом густом, животном трепете. Мир сузился до точки нашего соединения, до хриплого шёпота его имени, которое я повторял, как молитву, теряя ритм.