Его руки скользнули по моим бёдрам, задерживаясь на резинке моих шелковых трусиков. Я стояла, опершись о спинку дивана, чувствуя, как от каждого его прикосновения по спине бегут мурашки. За моей спиной был Алекс, лучший друг моего сына, который остался на ночь после их игрового марафона. Тишина в доме была звенящей, нарушаемая только нашим прерывистым дыханием.
— Ты уверена? — его голос, обычно такой уверенный, теперь звучал хрипло и неуверенно прямо у моего уха.
Я не могла ответить, лишь кивнула, чувствуя, как жар стыда и возбуждения разливается по всему телу. Мысль о том, что происходит, о том, где происходит, сводила с ума. Его пальцы натянули шелк, спуская его вниз, а затем ладонь легла на мою обнажённую кожу, влажную и горячую. Он медленно водил большим пальцем по самой чувствительной щели, заставляя меня вздрогнуть.
— Здесь? — прошептал он, и его палец сместился ниже, к запретному, плотному колечку.
Острое, неприличное желание пронзило меня. Я закусила губу, чтобы не застонать.
— Да… — выдохнула я, и это слово прозвучало как признание во всём. В моём вдовстве, в одиночестве, в этой порочной, всепоглощающей жажде, которую разбудил в мне этот мальчишка.
Его смазанный палец упёрся в сопротивляющееся мышечное колечко, надавил. Боль, острая и чистая, смешалась с неприличным, распирающим наслаждением. Я вжалась лбом в ткань дивана, чувствуя, как он, миллиметр за миллиметром, входит в ту самую тесную, запретную глубину. Мир сузился до этого невыносимо-сладкого растяжения, до его сдавленного стона у меня в затылке. Это было неправильно, грязно, безумно. И я, забыв всё, уже не хотела ничего другого.