Он принес этот стульчик неделю назад, с невинной улыбкой: «Для осанки, дорогая». Но его взгляд, темный и обещающий, говорил иное. Сейчас я стою перед ним, в одной шелковой рубашке, а он сидит на краю кровати, медленно поглаживая деревянную конструкцию.
— Ну что, — его голос низкий, бархатный. — Покажи, как ты тренировалась.
Стыд обжигает щеки, но между ног уже пульсирует влажное, непослушное тепло. Я делаю шаг, чувствую, как подкладка рубашки скользит по возбужденным соскам. Поворачиваюсь к нему спиной, опираюсь руками о спинку стульчика. Знаю, что он видит все: и дрожь в ногах, и как шелк задирается, открывая ягодицы.
— Хорошая девочка, — слышу я его шаги.
Его пальцы, смазанные чем-то прохладным и скользким, нежно касаются сначала только внешней стороны, заставляя меня вздрогнуть. Потом один палец, настойчивый и неторопливый, находит то самое запретное, напряженное место. Большой палец его другой руки в это мгновение влажно скользит по моей клиторе.
— Расслабься, — он дышит мне в шею, а его палец входит глубже, с неприличным, мокрым звуком. — Ты же так этого хотела.
И я не могу отрицать. Тело выгибается само, предательски встречая это вторжение. Острая смесь боли, стыда и невероятного, распирающего наслаждения заставляет меня стонать. Он вводит второй палец, растягивая, готовя меня, и мир сужается до этого жгучего, тесного ощущения внутри и до бешеного стука сердца в висках. Я знаю, что это только начало. Что сейчас он займет мое место на этом проклятом стульчике, а я…